Ф. Шиллер. «Дон Карлос, инфант испанский». БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Постановка Темура Чхеидзе, художник Георгий Алекси-Месхишвили
И. С. Тургенев. «Месяц в деревне». БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер-постановщик Анатолий Праудин, художник Александр Орлов
Поставив к юбилею БДТ «Дона Карлоса», Темур Чхеидзе поступил как истинно классицистский герой, победивший живое чувство во имя долга. Да, да, причина неудачи спектакля именно в этом, в противоречии, которое сам режиссер, может быть, не осознает, но оно существует. Не знаю, было ли у Чхеидзе искреннее тяготение именно к этой ранней трагедии Шиллера, но известно, что еще с К. Ю. Лавровым они приняли формально красивое решение: в юбилейной афише должен появиться «Дон Карлос», которым в 1919 году открылся театр. Чхеидзе сдержал слово, выполнил свой долг перед театром и пал жертвой умозрительной репертуарной необходимости. Романтический материал отомстил за отсутствие настоящего внутреннего воодушевления, без которого длиннющую, захлебывающуюся в темах, чувствах, словах, юношескую трагедию с плохо выстроенной интригой не осилить никому (никто и не берется)…
Неудача «Карлоса» особенно обидна потому, что именно с Шиллером у Чхеидзе связаны две настоящие удачи в БДТ. Но они ловили темы времени, а не были сочинениями на заданную тему.
Двадцать лет назад замкнутый бункер «Коварства и любви», мир после конца, не имеющий сил существовать, был нашим миром: власть старого президента; в прямом смысле слепая, неживая любовь Фердинанда, эгоистически видящего только себя; усталый бес Вурм, срежиссировавший свой последний сюжет и покончивший с этим миром изменчивых теней…
Четыре года назад — «Мария Стюарт», которая тоже кажется мне глубоким и современным спектаклем. Что, как не противостояние личных амбиций, — фурия, терзающая жизнь нашей страны? Что, как не самодурство двух ревнивых правителей, привело к войне с Грузией? А непрекращающаяся война религий? А изощренные политические технологии?.. Все это тоже дышало и волновало.
Правда, «Мария Стюарт» — пьеса взрослого Шиллера, а не опыт юноши, начинавшего «Дона Карлоса» в 23 года. Увлечение романтических поэтов Испанией — хронический международный недуг (вспомним хотя бы «Испанцев» Лермонтова, где один только пафос и колорит…). Юный Шиллер «Карлоса» — воплощенные «буря и натиск», не требующие раздумчивых психологических мотивировок. Поэзия, дочь эмоции, как и музыка, не требует логики, ее и нет в трагедии. Поэтический «Карлос» неспроста породил оперу, затмившую драматический первоисточник. Этот текст действительно хочется распевать, воздевая руки. Быть может, Шиллер неслучайно перевел первоначальный прозаический вариант в пятистопные ямбы: эмоции, пенившиеся в молодой душе, не поддавались прозаической дисциплине, слишком много хотелось сказать миру.
Но это не путь Чхеидзе. У него никогда никакой пены, он, сын прозы, хватает парашюты романтических поэтов за силовые ленты и заземляет их, отыскивая за эмоцией — логику узнаваемых чувств. С помощью поэта Елены Шварц Чхеидзе приводит шиллеровского «Дона Карлоса» туда, откуда автор начинал, — обратно, к прозе. Но текст Шварц ясности действию не прибавляет (может быть, потому, что написан поэтом?). К тому же вообще искать логику в романтической трагедии — абсурд, романтизм стоял на том, что реальность истории оказалась неподвластной «разуму», она представлялась романтикам иррациональной, полной тайн и непредвиденностей. В 1788 году, уже после завершения многословной трагедии, Шиллер начал редактировать серию книг под названием «История замечательных восстаний и заговоров», в которую вошла, в частности, «История отпадения Нидерландов от испанского правления». То есть не как у Пушкина: от истории Карамзина — к «Борису Годунову», а ровно наоборот: от романтического пафоса — к истории. Я неслучайно упоминаю здесь Пушкина, «Борис Годунов», которого ставил Чхеидзе, откликается в нынешнем спектакле дуэтом В. Ивченко и В. Дегтяря, монарха и самозванца… И снова Ивченко — монарх, преданный всеми, а Дегтярь — маркиз Поза, расшатывающий трон…
В отсутствие генеральной идеи, организуя декоративное, классицистской поступи и Веласкесовой красоты зрелище, Чхеидзе не может не искать драматические узлы. Его «Дон Карлос» получается трагедией всеобщих предательств. Никакой вам Фландрии, никакого политического подтекста, никаких аллюзий. Есть «человеческий фактор» и Поза, предавший Филиппа, его доверие. Только вот во имя чего, если мотив освобождения колоний, борьбы за Фландрию не звучит, а зловещий герцог Альба (А. Девотченко) выглядит сущим резонером, чеканящим текст? Может быть, Поза предает короля Филиппа во имя их, де Позы и королевы Елизаветы, любви? В. Дегтярь и И. Патракова несколькими деталями дают понять давнюю связь героев, причем здесь не одна лишь лирика: тут и взаимоуважение, взаимопонимание с полуслова, и единство политических позиций, и гражданская солидарность… Этот неожиданный мотив делает Дона Карлоса, который безрезультатно колотится о чувства мачехи, вовсе бесполезным персонажем: Карлос — И. Ботвин довольно тупо болтается в пространстве, демонстрируя никчемность недалекого Карлоса на любовных и политических фронтах. Так или иначе, из всех линий спектакля наиболее ярко играется история взаимоотношений короля Филиппа и Позы. Бледный тихий интриган-бормотальщик де Поза в исполнении Дегтяря — существо, не ведающее нравственных законов, хотя рассуждающее о них. Филипп же как раз не чужд нравственных ориентиров, среди придворных предателей он выделяет Позу как человека честного, верит ему, как сыну, — а Поза, ни минуты не размышляя, предает его доверие, и это драма куда более сильная, чем несостоявшееся освобождение неведомой нам Фландрии. А Филипп — вот он, живой, страдающий, ревнующий, решивший, что Поза — именно тот, чьим мнением он будет руководствоваться… А честнейший маркиз, скользкой тенью метнувшийся от Филиппа к Карлосу… к Елизавете… к Альбе… по залам дворца… организует ряд жертв к финалу.
Но этот мотив тонет во множестве сцен, в разветвленной интриге (кто не помнит пьесу — дай бог разобраться…). А основную функцию берут на себя роскошные костюмы, юная инфанта и грациозный паж, словно сошедшие с полотен…
Основную функцию берут на себя роскошные костюмы, словно списанные с картин Борисова-Мусатова, и в последней премьере БДТ — «Месяц в деревне».
Что будет, если лишить Борисова-Мусатова импрессионистской дымки? То же самое, что будет с Тургеневым, если лишить его пьесу флера, героев — глубины и недоговоренности, если подойти к их вибрациям иронично и трезво.
Спектакль поразительно красив, уж в чем создатели (А. Праудин, А. Орлов, И. Чередникова) не отказывают Ивансергеичу, так это в эстетизме. Герои усадебной жизни — это герои усадебной жизни вообще, здесь приметы и 1840-х, и серебряного века. Чистый пол кое-где декорирован пучками пакли. Рецензенты уже назвали ее сеном-соломой-пенькой, но это именно пакля, она бахромой свисает с портального штанкета, и кажется, что такая же «пакля» — отношения Натальи Петровны и Ракитина, Шпигельского и Елизаветы Богдановны. Да и Верочкины страдания малоинтересны.
Проблемы спектакля, как кажется, — опять в несовпадении природы пьесы и внутреннего режиссерского настроя, согласно которому он выбрал инструментарий, проехав по сцене БДТ настоящим трактором, что само по себе прикольно…
«Месяц в деревне» Тургенева о том, что чувства не вполне познаваемы, плохо управляемы, и даже если люди решают все в пользу долга и чести, — это не делает их счастливыми, а жизнь гармоничной. А. Праудин — логик, поклонник разума и апологет долга, давно твердящий своими спектаклями, что любовь — беда, от нее человек становится дисгармоничным и несчастным, а жизнь лишается необходимых опор, потому что любовь смертельно разрушает человека и мир (так он ставил «Анну Каренину»). В непознаваемость чувств Праудин не верит и поверяет все сальеристским анализом, берет пробу каждой эмоции и проверяет «на вшивость». В первоначальной сонно-холодной разреженной атмосфере первого акта есть уравновешенный покой, но это гармония не-жизни. В финале, когда героев бьет чувственная дрожь, мир кренится, деревянная рама портала, обрамляющая их жизнь, шатается и в наступившем хаосе ветер метет паклю, — снова делается холодно и еще более пусто… Остаться на подмостках жизни Праудин позволяет только старому и малому — старухе Анне Семеновне (М. Адашевская) и мальчику Коле (Слава Крючков) — тем, кто уже/еще не подвержен страстям.
Третьего состояния мира, по Праудину, не бывает. А образ жизни — бывает: помещик Ислаев (Михаил Морозов) ездит на тракторе, занят работой (правда, выглядит при этом полным идиотом, но хотя бы не страдает!). Студент Беляев (Руслан Барабанов) тоже что-то бесконечно мастерит, его бьющая ключом сексуальная энергия уходит в гимнастические экзерсисы и напряженное конструирование — веревочка к веревочке — летающего змея. Ни секунды Беляев не оставлен без физического движения: надо же куда-то направлять и расходовать энергию либидо! Вот и всех остальных, страдающих по тому же вопросу, приспособить бы в дело, к спортивным брусьям, пахать и пахать!
Праудин подходит к эмоциям «Месяца в деревне» в рационалистическом всеоружии и с азартом позитивистской логики. Он помещает персонажей — костюмированных праздных зверушек — под ровный свет, лишающий человека второго плана, собственной тени… И что видит?
Наталья Петровна (Александра Куликова) лишь принимает позы и носит кринолины (прекрасно носит — залюбуешься), чувства ее узенькие, дохленькие, анемичные, эмоциональная диафрагма сужена, а те всплески, которые возникают, — это, в общем-то, пародия на чувства…
Верочка (Юлия Дейнега), рассмотренная режиссером — любителем парадоксов, выходит кургузой, лишенной женственности, неинтересной простушкой, которой отказано в юношеской драме, и пусть себе идет за Большинцова, ведет хозяйство…
Шпигельский с Елизаветой Богдановной — позирующие комедианты…
Ракитин (Василий Реутов) — малокровный «козел отпущения», на которого валятся все шишки…
Спортивный «козел», надо сказать, с самого начала центрует собой сценическую композицию. Когда-то он был главным «снарядом», которым Някрошюс взрывал «Трех сестер» (дочки полковника Прозорова были прекрасно тренированны). Теперь Праудин приговаривает к «козлиной песне» героев «Месяца в деревне» (учтем, что «трагедия» переводится как «козлиная песнь»).
Остались от козлика рожки да ножки…
Под этот мотив, замечательно обработанный и до поры неузнаваемый (только после того как его легализует, согласно тургеневскому тексту, Шпигельский — Сергей Лосев в своих куплетах, мы начинаем различать мелодию), идет весь спектакль. И кто же тут козлик, от кого остались рожки да ножки?
Да все! Да от всех! В лес погуляти вздумалось и Наталье Петровне, и Беляеву. Замечу, Р. Барабанов единственный, кто сиюминутно и искренне играет настоящее смятение чувств молодого человека. От дурманящего вожделения Натальи Петровны, почти влюбленности, у него с первой секунды кружится голова, но душистая хозяйка имения недоступна, и потому «козлик» готов вскочить на кого угодно. Но все его сбивают с толку… и остается Беляеву только спортивный «козел» для упражнений. Он теряется в магнитных полях сексуальных притяжений, и успокаивают его только реальные поля и крутые откосы, откуда он достает цветы для Верочки.
Тему любовного томления впустил на территорию Ракитин. Вот на него, аки серые волки, и нападают все: и Наталья Петровна, и Аркадий Сергеевич, и он, со своим нереализованным мужским чувством, вынужден закрывать собой провода высокого сексуального напряжения Ислаевой. Возбудил в женщине чувственность, сам благородно остался в сфере платонических чувств и не удовлетворил даму, потому что благороден? А куда теперь деться джинну, выпущенному из бутылки? Ракитин получает свое — и поделом.
Никакого «сиреневого тумана», Праудин зажег «светильник разума» — и пьеса о «неразумном» пала побежденная. История вышла ироническая: томящаяся дамочка, вздыхающий друг, играющий каждым мускулом юноша… И вообще не о любви это — о ленивом баловстве плоти на каникулах. Никаких «фольварков, парков, рощ, могил», этюдов, музыки полутонов. Никого не жаль, сердце не мчится вдаль, чего-то (глубокого содержания) в этой конструкции нет. Есть рожки да ножки красивых козликов, спевших свою песнь, давно переставшую быть синонимом трагедии…
Все действительное разумно. Но все ли разумное действительно? Пока сомнение не признано неразумной эмоцией, что-то сомневаюсь…
Июнь 2009 г.
